Сколько было на экране хлыстами полосуемых черных спин – а у Тарантино рабыня так голосит, что твои лопатки вмиг отделяются от спинки кресла. Или неспешно подходит шериф, всем видом намекающий на грядущую основательную разборку, и сразу гибнет, за чем следует, наверное, лучший женский обморок в кино (во второй половине фильма будет еще один недурственный).
Да тут и средневековые легенды, и тренировочная стрельба по снеговику, и саундтрек, обрываемый захлопывающейся дверью, и не без операторских изысков выхваченная лошадь в крови сбитого пулей всадника. И, конечно же, властный изувер, сыгранный Леонардо ДиКаприо. И восхитительный фирменный трендеж – преимущественно в исполнении обаятельнейшего киношного циника Кристофа Вальца.
И эта манера мастеров экранного гиньоля – перевыдумать запоминающийся вид брызжущей крови. Преувеличивая ударную силу тогдашних пуль и без всякого пулемета достигая в сценах перестрелок такого впечатления бешено расплескивающегося борща, какое имело место в четвертом «Рэмбо», Тарантино разгоняет зрительское чувство юмора до некоего детского азарта. Недаром в открывающих кадрах «Джанго» Серджо Корбуччи (1966) герой тащил на веревке гроб, в котором, как выяснялось, хранился пулемет с тем же именем – Джанго. У Тарантино в первых минутах под ту же песню ведут скованных рабов, среди которых и главный герой. Здесь Джанго и есть освобожденный пулемет, его враги с повышенным содержанием в телах красной жидкости – эксплуататоры-кровопийцы, а раз за разом обагряемые белые цветы – символ американской вины.
И кстати, о восторге. Показательна для творчества режиссера испуганная улыбка свежеосвобожденной рабыни при финальном взрыве. Она не только резюмирует настроение фильма, но и лишний раз напоминает, что у этого автора всегда незабываемые герои первого и второго планов, даже если и роли-то всего ничего.
С первых минут фильма о все более торжествующей справедливости почти каждый до смерти наказываемый злодей еще как успевает понять и прочувствовать проигрыш. Кроме одной дамочки, чей конец вызывает в зале активную звуковую конкуренцию между смехом и аплодисментами.
Впустив в свое кино скрип дилижанса и щелчки револьверных барабанов, Тарантино догнал остальных величайших на сегодняшний день хохмачей и поэтов-постмодернистов от гангстерского кино, отметившихся с сюжетами о XIX веке, – Гая Ричи («Шерлок Холмс») и братьев Коэн («Железная хватка»). 2007 и 2012 годами датируются впечатляющие всплески XIX века на большом экране. Возможно, мы впервые оказались на таком расстоянии от той эпохи, что она уже представляется не старой, а сказочной. И избавленной от флера сдержанности и скуки, чего еще недавно добивались, только снимая в пародийном ключе.
Так или иначе, почти одновременно с «Джанго освобожденным» о рабстве заговорил «Линкольн» Спилберга. Иконографическое лицо голливудского блокбастера, Спилберг неожиданно позволил себе довольно камерную историю, больше подходящую для телевидения, чем для кинозала. Он был по-джентльменски сдержан. Он практически обошелся без масштабной бойни а-ля «Спасение рядового Райана» и совсем не впустил в кадр каких-нибудь несчастных темнокожих детей. Это более чем оправдано в рассказе о политической тузиловке белых конгрессменов. Но и здесь он не изжил патетику до конца. Даже простое требование этикета вставать при уходящем президенте превращается в многозначительный восклицательный знак: мол, глядите, какой великий человек выходит из комнаты.
Тарантино же, хоть и всегда снимает фильмы о фильмах, одними прибаутками, например, о неудобных ку-клукс-клановских масках или постоянных выпученных глазах при виде «ниггера» на коне, походя достигает гораздо большего в критике трагического абсурда того времени. Неудобная страница национальной истории говорит сама за себя, без намека на менторство.
Игрушки лучше всего учат, что такое хорошо, если всегда плохо.
Комментарии